«После спецприемника у меня были истерики, я плакала – прямо тяжело». Полина Грин-Романова – о приговоре мужу за газовый балончик на митинге

Полина и Павел Грин-Романовы

В начале апреля Мещанский районный суд Москвы приговорил к 3,5 годам колонии 23-летнего уроженца Луганской области Павла Грин-Романова по делу о распылении газового баллончика в лицо росгвардейцу на митинге 31 января в поддержку российского оппозиционного политика Алексея Навального. Его обвинили в применении к силовику насилия, опасного для жизни.

В начале февраля на официальном сайте московского СК появилось видео, где молодой человек говорит: "Я полностью раскаиваюсь, что распылял в сторону сотрудника ОМОН перцовый газ". Как указывало "ОВД-Инфо", молодой человек частично признал вину. Прокуратура просила для него 8 лет колонии.

Настоящее Время поговорило с его женой Полиной Грин-Романовой о январских протестах, задержании, суде и новой жизни без мужа.

– Как изменилась жизнь в каких-то привычных вещах? Может быть, вы завтракали вместе или какие-то у вас были домашние семейные традиции?

– Дело в том, что мы в принципе постоянно были вместе, то есть всегда, насколько это возможно. У нас одно место работы, вообще мы вместе работали, то есть прямо рядом. Другое – тоже рядом, то есть я после работы бежала к нему на работу, и нам нравилось вместе что-то сделать, в магазин пойти мы старались вдвоем. И, конечно, когда я попала в спецприемник и вернулась оттуда домой, у меня истерики были, я плакала – прямо тяжело. Потом привыкаешь, есть какие-то домашние дела, что-то делаешь, на свидание съездить, письмо написать.

– Если говорить про день приговора и про то, когда вы узнали, что прокурор запрашивает для него восемь лет, какие вообще тогда вы испытали переживания, какие чувства и какие ожидания были, когда пять дней назад вы шли на суд?

– Когда запросили восемь лет, я не поверила. Я ему показывала: так не будет – что за приколы? Такого не может быть просто. Он на меня смотрит, и такое ощущение, что прощается со мной. Я успела ему буквально пару слов сказать после, что "давай ты просто выспишься, ты поспи – это все, что тебе надо сделать. Старайся не думать, просто поспи". И потом мы уже прямо долго стоим и ждем приговора, и я помню, стою и говорю про себя: "Господи, можете уже сказать, это все очень долго". И ты стоишь, и постоянное напряжение. Честно, я думала, вот сейчас что-то скажут такое – и я упаду. Когда сказали три с половиной года – мы смотрим друг на друга: "Ну хоть не восемь". Потом мы успели даже поговорить чуть-чуть, но тоже это было прямо "Ну не восемь, слава богу, ну три с половиной, ладно, посмотрим, справимся, короче". Немножко отлегло от сердца, потому что уже известно, известно, от чего отталкиваться.

– Как раз про контекст вашей личной истории, до этого после протестных акций были приговоры, они были очень разные. Вы можете рассказать про день 31 января? Как вообще он у вас прошел, как вы помните тот день?

– Мы до этого смотрели, до этого читали новости, скорее уже просто поняли, что, наверное, мы не будем уже сидеть – уже хватит. Пойдем выйдем, будем тоже рядом с людьми. Все, мы 31 января встали, проснулись, поехали, доехали до "Сухаревской", вышли, там люди, не так много. Мы встали к торговому центру, и уже перед нашими глазами начались задержания, то есть ходили прямо омоновцы целыми группами, они держались все друг за друга, плечом к плечу. И они ходят и просто хватают людей, и все, и ведут, и ничего не слышно. Орут: "Это пресса, чего вы прессу хватаете?"

– Вы в первый раз такое видели?

– Да, то есть я видела какие-то видео, но это другое. Но когда это на твоих глазах происходит. Это происходило несколько раз, они прямо рядом с нами пробегали, и мы забежали в торговый центр один раз, попить купили, вышли. Но все равно это было так страшно. И потом уже потихоньку люди начали как-то уходить, мы посмотрели куда в интернете, пошли. Подошли к площади, там толпа уже большая. Кричат, какие-то задержания происходят, то есть какие-то омоновцы, толпа передвигается постоянно, то есть группа омоновцев, отбегают люди, обратно, то есть они, может быть, кого-то выхватили, может быть, как-то ушли в другую сторону – люди обратно. Вот так постоянно толпа колышется. Мы, собственно, стоим сначала так сбоку и потом перемещаемся уже ближе к середине, то есть мы идем, можно сказать, по краю, и с толпой потихоньку мы попадаем примерно в середину, то есть ближе даже к зданию вокзала.

– Это площадь перед вокзалом?

– Да. И мы попадаем почти в гущу этих событий, прямо перед нами уже омоновцы, и здесь протестующие передо мной. Между нами и силовыми структурами два человека где-то. Между мной и – Паша стоит вот здесь – начинается такое, что людей бьют, люди стараются как-то оттолкнуть от себя ОМОН, начинается это противостояние – людей реально дубасят дубинками. Я понимаю, что это уже рядом со мной. Это что-то ненормальное и отступать особо некуда, потому что сзади нас просто толпа. Люди сзади, наоборот, напирают, а нам надо как-то защититься и что-то делать.

Я оборачиваюсь на Пашу, потому что он тут где-то стоит, я на него смотрю, он в это время тоже смотрит на меня, он видит, что тут происходит – прямо рядом дубинки и кому-то прилетает по голове. Он достал перцовку, пшикнул, хватаю я его за руку, и он начинает пробираться сквозь толпу, как-то ее расталкивает, он больше ее расталкивает, потому что он большой. И мы убегаем к вокзалу. Там отдышались чуть-чуть, пробежали подальше и завернули в такой магазин маленький, мы зашли в магазин, купили сигарет где-то рядом с вокзалом и пошли просто куда глаза глядят. Покурили сигарету, очень долго не могли отдышаться – все. Не знали, куда идти.

– В конце этого дня, когда был митинг, вы понимали, что его будут искать?

– Нет. Не было прямо понимания, что нас ждет. Было страшно, мы понимали, что опасно, стремно, пипец. Так смотрели друг на друга, еще когда там были, а потом как доехали домой, и было такое, что он меня прямо обнимает, к себе прижимает и говорит: "Я так рад, что ты у меня есть, я тебя люблю сильно, спасибо, что ты со мной". Я ему говорю: "Ты знаешь, заяц, я тебя люблю очень". Я его обнимала, мы легли спать, наутро встали уже, идем делать дела, то есть пришли сюда, к маме в квартиру, мы тогда жили у отца, это в пяти минутах, пришли сюда, тут мачеха его в этот момент была, то есть они приехали как раз с документами разбираться, были у сестрички, мы повозились чуть-чуть с сестрами, одели их, обули, пошли в банк, в магазин зашли.

– Обычный день.

– Да, погуляли и все, пришли домой.

– Когда его нашли, к вам пришли домой? Как это было?

– Нет, закончился митинг, мы приехали домой, прошла ночь, вот этот день, день заканчивается, вечер. Вечером мы возвращаемся как раз домой после всех наших дел, в магазин сходили, в банк, вернулись домой, поели, вышли, пошли к отцу, мы там жили, там было комфортнее. Потому что здесь пока была мачеха и у нас квартира маленькая, мы туда переехали. Вышли из дома, прошли буквально здесь в районе помойки, от подъезда буквально чуть-чуть, стоит машина, и мне показалось, что на меня смотрят. Я посмотрела, на меня смотрели люди, я думаю, ладно, мы прошли мимо. Паша вообще внимания не обратил. Я как-то села себе, и все.

А потом проходит секунд 20 – и нам: "Стойте, молодые люди". К нам подбегают какие-то двое мужчин крепкого телосложения, нерусские, такие с бородой, в обычной одежде. Я не поняла, кто это. Я думала, что это бандиты. И я как-то Пашу отодвинула просто, ничего не говорила. Думала, что это такое, меня не тронут, если что, мы убежим, если на нас нападут сейчас. А потом мне представляются, показывают удостоверение. И я подумала: "А что будет сейчас?" И сначала начинается какая-то дичь, то есть они задают какие-то несуразные вопросы: "Где вы были 23 января?" Мы говорим: "Мы дома сидели, мы "Матрицу" смотрели", мы реально дома сидели, залипали в фильм, просто валялись. Мы только 31 января уже вышли. Они потом показывают какую-то фотографию, говорят: "Это не вы?" – "Нет". А там реально какой-то другой парень, и они говорят: "Ну да, это не вы. Мы сейчас шефу пошлем" – и фоткают меня, Пашу, я просто рядом стою с паспортами. И потом они кому-то звонят и говорят: "Вы сейчас не бегите", показывают нам видео, и там Паша, его куртка. Мы говорим: "Это мы". Они: "Пройдемте в машину". Мы пошли в машину.

– Они повезли вас в отделение?

– Да, но по дороге они задавали какие-то очень непонятные вопросы: например, доверительные ли у нас отношения, говорили, что Паша менял фамилию шесть раз, знали ли вы об этом? Я говорю: "Вообще-то я как бы знаю, что он фамилию-то не менял, и я живу с этим человеком, естественно, я вижу документы, я ему их заполнять помогаю, то есть мы куда-то ходим вместе, во все отделения МФЦ – я знаю все его данные". Какая смена фамилии? Мы один раз сменили фамилию вдвоем, мы взяли двойную, у нас сейчас двойная фамилия наша, все. Они сменили эту тему. Но сказали: "Ха-ха-ха, сейчас поедешь по той же статье". Я: "Чего?" Ладно, приезжаем, я как-то старалась с ними не прямо особо разговаривать, то есть я пыталась узнать, что нас ждет.

– Вы тогда понимали, что это может грозить реальным тюремным сроком?

– Не было такого, конечно, ты не понимаешь, что такое даже реальный тюремный срок. Что это такое реально, по факту. Это значит, что общение письмами, вы раздельно, ты ходишь на суды, ты этого еще не знаешь. Для меня это было такое, я не представляла, что сейчас будет: допросы, что с нами будет происходить, нас отпустят потом, что будет.

– А обыски дома проводили?

– Да, уже нас доставили, и нас ночью доставили уже, задержали в 11, доставили после полуночи, потому что допросы и так далее, нас то вместе, то раздельно сводили.

Читай нас в Телеграме