Как Навальный получил выговоры и что в «Лефортово» происходит с Фургалом. Интервью с правозащитницей Мариной Литвинович

Алексей Навальный через своих защитников сообщил, что получил в колонии уже шесть выговоров, на него составили 20 рапортов. Ранее он рассказывал, что в колонии во Владимирской области ему не дают спать: каждый час сотрудник с камерой входит к нему "убедиться", что Навальный на месте – в его личном деле написали, что заключенный склонен к побегу.

За что политик получает выговор за выговором и к чему это может привести, мы спросили Марину Литвинович. Она входит в Общественную наблюдательную комиссию (ОНК) Москвы и следит за происходящим в колониях и СИЗО. Литвинович рассказала в эфире Настоящего Времени об условиях, в которых оказался Навальный, а также о давлении следователей на бывшего губернатора Хабаровского края Сергея Фургала и о своем возможном исключении из ОНК.

The URL has been copied to your clipboard 0:00 0:09:59 0:00

"Пока Алексей сохраняет юмор, это хорошо"

— Марина, у нас будет несколько тем, которые хотим с вами обсудить. Во-первых, зачем администрация колонии может вот так пачками выписывать заключенному выговоры?

— Это совершенно типичная ситуация, если заключенный не следует очень точно и четко тем правилам, которые установлены в данной колонии. Как вы знаете, эта колония относится к, так сказать, красным колониям – это те колонии, где сильна власть официальной администрации и где часть заключенных работают на эту администрацию, следят за другими заключенными, выполняя функцию надсмотрщиков и "стукачей", если можно так сказать. В таких колониях очень четко следят за выполнением правил внутреннего распорядка. И если написано, что подъем в 6 или во сколько они там встают, то человек должен вставать в 6 и ни секундой раньше, ни секундой позже. От людей, которые там находятся, требуется безукоризненное, безоговорочное выполнение любых правил, которые там установлены, даже если они самые дурацкие.

Я думаю, что Алексей Навальный, естественно, воспринимает все эти правила как абсолютно дурацкие. Легко представить, как он реагирует на призывы посмотреть какой-нибудь фильм. Мы с вами хорошо можем представить, что это может быть за фильм, какого он может быть качества. Действительно, в колониях дают смотреть какие-то воспитательные фильмы, они наверняка дурацкие, наверняка еще буквально с советских времен сохранились. Поэтому Алексей, пока он свежий, пока он не уставший, скажем так, он с юмором немножечко реагирует на все это. Пройдет время – юмор будет все сложнее сохранять. Но пока он его сохраняет – это, конечно, хорошо. Потому что иначе можно сразу впасть в депрессию, попав в такую колонию, попав в такие условия.

— То есть по наличию или отсутствию юмора в постах Алексея Навального мы можем в принципе считывать, в каком состоянии он находится?

— В целом, да. Люди, которые сидели, говорят, что первое время действительно воспринимаешь все как шутку, с юмором относишься, пытаешься сохранить какое-то здравомыслие, нормальные человеческие чувства. Потом это все притупляется и появляется такая беспросветная депрессия: человек вдруг понимает, что сидеть ему годы и годы, ничего не меняется – это очень тяжело действует на психику. Я надеюсь, что Алексей продержится как можно дольше в состоянии такого критического отношения к тому, что в колонии происходит.

Но колонии действительно нацелены на то, чтобы из человека выбить все человеческое, все живое. К сожалению, это так.

"Он не сломлен – скорее разозлен". Сергей Фургал в СИЗО "Лефортово"

— Давайте [перейдем] к другой теме. Хотел вас спросить еще об одном заключенном – бывшем губернаторе Хабаровского края. Сергей Фургал сейчас находится под арестом в следственном изоляторе "Лефортово". Он вам рассказал о давлении со стороны следствия. В чем конкретно это давление заключается?

— К сожалению, очень много [налагается] ограничений на наши беседы с заключенными и арестованными, находящимися в "Лефортово". Это, пожалуй, единственное СИЗО (может, еще Кремлевский централ), где наши разговоры очень серьезно контролируют и обрывают, как только мы начинаем говорить о чем-то, что не входит в понимании сотрудников СИЗО в обсуждение условий содержания. Поэтому что он имеет в виду, мне сказать сложно.

Но смотрите: ситуация очень понятная, мне кажется, с Фургалом происходит. Он уже почти год находится под стражей, почти год следователь забирает у него всю переписку, которая идет как к нему, так и от него. Он находится в полном информационном вакууме, к нему не приходят ни письма родственников, ни письма друзей – никого. То есть он вообще не понимает, что происходит. Это первый момент. Второй момент: он пытается общаться с адвокатами наедине, но ему не дают общаться с адвокатами наедине, он не может с ними поговорить конфиденциально, потому что все время присутствует при этом или сотрудник СИЗО, или следователь. То есть фактически он лишен права на защиту.

И что сейчас происходит? Сейчас к нему каждый день приходит следователь, приносит ему новые тома уголовного дела и торопит его, говорит: "Знакомься быстрее", – то есть они хотят быстрее-быстрее закончить это дело. При этом Фургал понимает, что он до сих пор как бы не поговорил с адвокатами толком. Он не понимает, что происходит в окружающем мире, потому что его буквально поместили в какую-то банку – банку, в которой он находится и пытается из нее понять, что происходит. Но понять это довольно сложно.

— Сам Фургал в каком расположении духа? Он в каком-то оптимизме или все-таки он уже сломлен?

— Он не сломлен, он скорее разозлен. Последние разы, когда мы его видим, а видим мы его примерно раз в две недели, он все время разозлен. Он в хорошем таком собранном виде, но сердитый. Он сердится на эти обстоятельства, на следователя и, конечно, он хочет как-то эту ситуацию переломить, но у него почти нет никаких механизмов, чтобы это сделать. Поэтому он вчера как раз, когда мы его видели, попросил, чтобы он мог дать комментарии для средств массовой информации, он хочет сделать специальное заявление. Потому что, я так понимаю, он видит, что его просто полностью во всем ограничивают. И все его конституционные права, в первую очередь, право на защиту просто не выполняется.

"Я неудобный член ОНК: очень много хожу"

— Марина, на 2 апреля намечено рассмотрение в Общественной палате вопроса о вашем исключении из состава ОНК. Вы с какими чувствами ожидаете этого дня?

— Это будет не финальное рассмотрение моей кандидатуры, но я надеюсь на собственный бенефис, потому что я расскажу о той огромной работе (без лишней скромности), которую я вела эти полтора года в качестве члена ОНК. Я надеюсь, что я впечатлю членов этой комиссии в Общественной палате своей деятельностью. Количество людей, которым я помогла, тоже велико, так что мне кажется, что все будет хорошо. Я думаю, они увидят меня, услышат мои аргументы, поймут, что мое исключение просто незаконно – и, надеюсь, решение будет в мою пользу.

— Для нас, для журналистов, вы были главным источником информации: открыто говорили, в частности, о том, что происходило в так называемых изоляторах, которые срочно создавались после акций протеста в Москве. Не это ли стало причиной разбирательства, на которое вас вызывают 2 апреля?

— Сложно сказать. Я думаю, что это сумма обстоятельств. Потому что я, конечно, очень неудобный член ОНК, потому что я, во-первых, очень много хожу.

Я хожу ко всем: начиная от оппозиционеров, заканчивая людьми, которые совершенно на другом полюсе находятся, бывшие губернаторы или какие-то предприниматели – в общем, ко всем. Мне не важно, какое у человека гражданство, я стараюсь даже не узнавать, в чем человек обвиняется. Просто объективно смотрю на ситуацию, в которой он находится, смотрю, соблюдаются ли его права, в первую очередь на медицинскую помощь, на условия содержания, не оказывается ли на него давление, не применялись к нему пытки, избиения. Поэтому я очень часто рассказываю о том, куда хожу, кого там вижу, я рассказываю честно о проблемах. И, к сожалению, я, конечно, этим и неудобна. Так сказать, выношу сор из избы. Это многим не нравится, я думаю.