На прошлой неделе психолог Стивен Тейлор был на социально дистанцированной встрече с родственниками и их друзьями, когда разговор зашел о хаосе в Афганистане. Кто-то упомянул тошнотворные кадры, на которых отчаявшиеся афганцы цепляются за американские военные самолеты, когда те улетают. Затем один человек сделал замечание, которое застало Тейлора врасплох: Видео, сказал он, было забавным. Другие согласились.
Тейлор был потрясен. Это была одна из самых тревожных вещей, которые он слышал за всю неделю. Хуже того, он не думает, что это был единичный случай случайного садизма. Тейлор изучает психологию катастроф в Университете Британской Колумбии, и он знает, как сильный, продолжительный стресс может десенсибилизировать разум.
Больше всего в этом инциденте его беспокоило то, что он говорит о влиянии пандемии на наше восприятие других катастроф и, в более широком смысле, о нашей способности или неспособности сопереживать.
Вот уже более двух лет мир переживает пандемию. Страдания распределялись неравномерно, но практически каждый человек так или иначе ощущал боль. Между тем, базовый барабанный бой катастроф в мире не утихает. Лесные пожары заполнили небо дымом; землетрясения сравняли города с землей; здания рушились без предупреждения. Поэтому стоит спросить, как, если вообще, самая универсальная из катастроф меняет то, как мы переживаем эти кризисы — и как мы будем реагировать на катастрофы всю оставшуюся жизнь.
На самом деле этот вопрос состоит из двух вопросов: один касается жертв будущих катастроф, а другой — наблюдателей, которые будут следить за развитием этих катастроф с безопасного расстояния.
1. Жертвы будущих катастроф
На первый вопрос, по крайней мере, есть довольно простой ответ. Как сказал мне Тейлор, после пережитой катастрофы меньшинство людей становятся более устойчивыми, поэтому, если случится еще одна катастрофа, они смогут лучше справиться с ней.
Однако для большинства людей стресс усугубляется: Пережив один кризис, человек подвергается большему риску получить нездоровую психологическую реакцию на другой. В Калифорнии, штате, который теперь горит ежегодно, люди, пережившие лесные пожары, с которыми я разговаривал, рассказывали, что чувствуют себя "преследуемыми" последующими пожарами.
"Есть ощущение, что резервы людей для преодоления последствий пожара являются как бы конечными", — говорит Джо Рузек, исследователь ПТСР из Университета Пало-Альто. "Поэтому, если вам приходится много справляться с ситуацией", — как это произошло со многими людьми за последние полтора года, — вы можете уменьшить свои ответные эмоции".
Таким образом, пандемия сделала всех более уязвимыми к психологическим последствиям завтрашних землетрясений, массовых расстрелов и пандемий.
2. Наблюдатели будущих катастроф
Второй вопрос сложнее. Для тех из нас, кому посчастливилось наблюдать за катастрофой издалека, опыт пережитого ранее может сделать нас более сочувствующими по отношению к выжившим.
Или же он может привести нас к усталости, как тех людей, которые на встрече Тейлора сказали, что видеоролики из Афганистана показались им смешными. На данный момент, сказали мне психологи, какой из этих эффектов преобладает, остается только догадываться.
Сопереживание после катастрофы
Канг Ли, специалист по неврологии развития из Университета Торонто, исследуя эмпатию после катастроф, обнаружил, что дети в возрасте 9 лет могут стать более щедрыми после катастроф.
Он говорит, что большинство исследований в этой области сосредоточены на краткосрочных катастрофах с четко определенным началом и концом, таких как землетрясения. Лишь немногие, если вообще таковые имеются, рассматривают длительные, затяжные катастрофы, такие как пандемии. "Это, — говорит он, — очень ново для психологов".
Чтобы оценить влияние пандемии на щедрость, Ли предлагает посмотреть на данные о благотворительных пожертвованиях — несовершенный, но, тем не менее, полезный барометр.
Конечно, в 2020 году, несмотря на серьезный экономический спад и массовую безработицу, пожертвования в США достигли исторического максимума. Но эксперты по благотворительности предсказывают возвращение к нормальной жизни в этом году, что отражает выводы Ли о детях и краткосрочных кризисах: Со временем, по его наблюдениям и наблюдениям его коллег, дети, как правило, возвращаются к своему обычному уровню щедрости. Он подозревает, что на поздних стадиях и после пандемии, с ее траекторией "американских горок" и головокружительной неопределенностью, люди могут быть менее склонны к сопереживанию.
Это может быть особенно верно, когда люди, нуждающиеся в сочувствии, находятся далеко от тех, у кого есть ресурсы для оказания помощи — например, на Гаити или в Афганистане. В неопубликованном исследовании Ли обнаружил, что расовые и национальные предубеждения, как правило, обостряются после катастроф. Когда запасы человеческой щедрости иссякают, мы отдаем то немногое, что у нас есть, людям, которые похожи на нас и живут там же, где и мы. Возможно, когда они истощаются настолько, что мы даже можем посмеяться над беглецами, цепляющимися за самолет на другом конце света.
Люди "просто перегорели", — сказал Тейлор. "С них достаточно жестокости и стресса на данный момент, и они просто не хотят больше слышать ничего подобного". Он не считает, что люди, с которыми он столкнулся на прошлой неделе, уникальны. "Меня беспокоит то, — сказал он, — что многие люди просто отключаются от всего этого".
Если это так, если усталость на самом деле подавляет сопереживание, то это будет мрачно-ироничный результат: люди, пережившие катастрофу, как никогда уязвимы к травмам, а наблюдатели как никогда не готовы помочь.
Независимо от того, произойдет ли это в ближайшем будущем, Ли, например, не очень беспокоится о том, что холодное сердце станет нормой. В своих исследованиях он обнаружил, что влияние катастроф на эмпатию недолговечно. Если он прав, то пандемия вряд ли изменит нас, по крайней мере, в этом конкретном случае.
Мы не станем ни более невосприимчивыми, ни более внимательными к страданиям других. И это одновременно и очень обнадеживает, и совсем не обнадеживает.
Comments are closed.