Егорка бесшумно слез с печки, постоял у окна, водя пальцем по морозным узорам, полистал календарь на стене, проверяя, скоро ли день сравняется с ночью, и уже собирался тайком выскользнуть из избы, когда был остановлен строгим окриком тетки Елизаветы Фроловны:
– Ты куда? Уроки сделал? Не вздумай ещё мачеху встречать!
Егорка вопросительно посмотрел на отца. Теперь всё зависело от него: если отец и сам поедет на станцию встречать награжденных, то на тетку можно просто не обращать внимания; если же отец не поедет, то надо, чтобы он сейчас же решительно заступился за Егорку, и тогда тетка опять-таки останется с носом.
* * *
Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:
Ссылка на видео: https://youtu.be/PNImOXpuZ-4
* * *
Отец сидел у стола и просматривал свежий номер агрономического журнала. Переворачивать листы единственной левой рукой отцу было неудобно, он сидел боком к столу, и Егорке казалось поэтому, что отец читает невнимательно и думает совсем о другом.
– А хотя бы и встретил, – не поднимая головы от журнала, сказал отец. – Ведь не чужая она ему…
– «Не чужая»! – подхватила тетка. – Беги и ты встречать, чего сидишь? В первом ряду поставят, как же, муж героини! Понимаешь: героиня она, а ты при ней только муж. Эх, Илья, сподобился ты!..
Отец отодвинул журнал и решительно распахнул толстый том «Растениеводства», который из уважения к полезной науке был обернут газетой. «Растениеводство» отец читал ежедневно, не любил, когда его отрывали от чтения этой книги, и Егорка понял, что на станцию отец не поедет.
– «Не чужая»!.. – язвительно повторила Елизавета Фроловна, торжествуя победу. – Мачеха, она и есть мачеха, одно слово… Была бы жива родная мать, так ребенок не бегал бы в рубахе без пуговицы. Эх, Катя, Катя… – Тетка поднесла к сухим глазам кончик головного платка. – Иди сюда, милый, я тебе пуговицу пришью.
Егорка хотел было сказать, что пуговица оторвалась сегодня утром и мачеха никак не могла её пришить, но, чтобы не злить тетку, промолчал и только покосился на ходики. Медный маятник налево и направо щедро разбрасывал секунды: ему и горюшка мало, что до отъезда на станцию осталось меньше четверти часа, а у Егорки ещё и пуговица не пришита.
Дородная Елизавета Фроловна вооружилась иглой с длинной ниткой, надела очки, и лицо её сразу приняло учёное выражение.
Егорка подивился: он хорошо знал, что тетка книг никогда не читает, когда раз в месяц посылает письма своим детям – Мите и Марусе, – то на конверте пишет «даплатное». Елизавета Фроловна согласилась пришивать пуговицу, не снимая с Егорки рубаху, но предварительно сунула ему тряпицу в рот, чтобы не зашить память.
Егорка сверху вниз смотрел на склоненную голову тетки и думал: когда же наконец Елизавета Фроловна уедет?
Она приехала к ним погостить осенью, да с тех пор так и прижилась в доме. Незадолго перед её приездом отец женился на мачехе. Втроем, без тетки, они жили дружно. Мачеха раздаивала на колхозной ферме коров, а Егорка по вечерам помогал ей составлять рационы: она диктовала, а он записывал самым красивым своим почерком, сколько какой корове дать сена, силоса, корнеплодов и концентратов.
Хорошее было время!
Егорка в точности знал повадки всех десяти коров, закрепленных за мачехой, начиная от норовистой Снегурки и кончая спокойной Резедой. Он был своим человеком на ферме, а в школе всеми признавался непререкаемым авторитетом по животноводству: его даже прозвали тогда зоотехником. Самолюбие Егорки страдало лишь оттого, что мачеха считалась в колхозе второй дояркой, а первой – маленькая Настя Воронкова.
Но однажды он случайно подслушал, как председатель колхоза Матвей Васильевич распекал Настю за перерасход концентратов и ставил ей в пример мачеху. После этого Егорка уже снисходительно выслушивал всех, кто в его присутствии славил маленькую Настю.
Да, хорошее было время…
С приездом тётки все изменилось. Елизавета Фроловна сама напросилась готовить обеды и стирать белье, а потом тихо и незаметно прибрала к рукам весь дом.
От тетки Егорка узнал, что мачеха не любит его, а только притворяется, о доме она тоже не заботится: всё ферма да ферма, а когда же своё, родное? Да и сама забота о ферме, по мнению тетки, объяснялась не любовью мачехи к работе, а её желанием во что бы то ни стало отличиться и этим унизить Егорку с отцом.
Елизавета Фроловна рассказала племяннику, что мачеха была подругой его матери и ещё до её замужества любила отца. Тетку особенно возмущало, что мачеха не вышла замуж после женитьбы отца, хотя в женихах недостатка не было: сам Матвей Васильевич на неё заглядывался.
– Все хотела отцу твоему доказать, что от него не отступится, – объясняла тетка. – У, гордыня несусветная!.. Как змея подколодная притаилась и ждала своего часа. Виданное ли дело, ждать двенадцать лет? Я после смерти первого мужа поплакала-погоревала, да году не прошло, и за второго вышла. Что ж тут ждать: бог дал – бог и взял…
Тетка готова была обвинить мачеху даже в смерти Егоркиной матери, хотя Егорка хорошо знал, что мать умерла во время войны от воспаления легких и мачеха тут совсем ни при чем.
– Не отказалась и от однорукого! – осуждала мачеху тетка. – Дождалась-таки своего…
На робкие возражения Егорки, что мачеха добрая, тётка говорила сокрушенно:
– Святая простота! Дай только срок, она вам с отцом доброту свою в полный рост выкажет. Вот увидишь: она ещё отомстит за своё долгое ожидание. Такие гордые этого никогда не прощают…
Егорка до конца не верил тетке, но уважать мачеху по-прежнему уже не мог. Он избегал оставаться с ней наедине, перестал ходить на ферму и по вечерам писать под её диктовку рационы. В школе его уже никто больше не называл зоотехником, и авторитетом по животноводству считался теперь дружок Егорки – Олег.
Несколько раз Егорка видел мачеху с заплаканными глазами и однажды подслушал, как отец говорил ей, оправдываясь:
– Не могу же я Лизавету из дому выгнать. Ведь родная сестра!
Угодить тётке было очень трудно. Когда мачеха давала Егорке деньги на кино или сладости, Елизавета Фроловна говорила племяннику:
– Задабривает она тебя, к рукам прибрать хочет. Не поддавайся, Егорушка!..
Если же мачеха забывала дать денег пасынку, тётка обвиняла её в жадности:
– Копейку пожалела знатная доярка! Без материнской ласки растешь ты, сиротиночка…
Не один раз тетка собиралась уезжать в город к своим детям, Мите и Марусе, которые, по клятвенному уверению Елизаветы Фроловны, хотя и не писали писем, но так сильно любили свою мать, что даже начинали худеть, когда долго ее не видели.
Тетка переносила из кладовой в кухню тяжелый, вечно запертый зеленый сундук и не спеша приступала к сборам в дорогу. Но каждый раз случалось как-то так, что тетка всё-таки не уезжала, тяжелый зелёный сундук водворялся на старое место, в кладовую, и всё оставалось по-прежнему.
Егорка не шутя опасался, что от любящих Мити и Маруси скоро останутся только кожа да кости…
Теткина рука с иглой, пришивая пуговицу, мелькала перед самым носом Егорки. Нитка была длинная, и руку тётка отводила далеко в сторону отца, как бы приглашая Егорку брать с него пример: отец отказался встречать мачеху – не встречай и ты.
Егорке смертельно захотелось насолить чем-нибудь Елизавете Фроловне. Рискуя на всю жизнь остаться без памяти, он незаметно вытащил изо рта тряпку и забросил её в дальний угол. Отец заметил его проделку, но ничего не сказал.
По твердому убеждению Егорки, отцу сильно не повезло в жизни. Почти всю войну отец провел в далеком тылу на охране крупного железнодорожного моста, а когда на исходе войны его часть направили на фронт, то эшелон попал под бомбежку, не доехав до передовой. Отца ранило, в госпитале ему отрезали руку, и он вернулся в родное село, так и не убив ни одного фашиста. Не повезло отцу и в мирной жизни: до войны он считался лучшим в колхозе бригадиром полеводческой бригады, а после войны его поставили завхозом, а на этой работе, как известно, хлопот много, а славы мало.
Колхоз под руководством расторопного Матвея Васильевича набирал силу, богател, год от году росло в нём число награжденных, а на парадной гимнастерке Егоркиного отца по-прежнему одиноко висела привезенная с войны медаль.
Десятки раз отец просил Матвея Васильевича определить его на «живую» работу.
– Потерпи, Фролыч, – отвечал председатель. – Это ничего, что ты у нас без орденов ходишь. Не за горами время, когда будут награждать и завхозов: пользы от тебя нашей артели больше, чем от любого бригадира…
И отец соглашался. Но в глубине души он всё ещё надеялся поработать бригадиром и целые вечера просиживал над новыми агротехническими книгами, чтобы не отстать от жизни…
Тетка перекусила нитку, и Егорка, приплясывая от нетерпения, быстро напялил на себя шубейку и шапку, боясь, что отец раздумает и не пустит его из избы. Елизавета Фроловна осуждающе покачала головой и жалостливо сказала вслед выбегающему племяннику:
– Несчастный сиротинка!..
А «сиротинка», ничуть не чувствуя себя несчастным, кубарем скатился с лестницы и вихрем помчался к правлению колхоза.
На улице перед правлением стояло трое празднично разукрашенных саней и колхозный грузовик, на борту которого полыхал кумачовый плакат «Привет землякам – Героям Социалистического Труда!».
Егорка поспел как раз вовремя: отъезжающие на станцию усаживались по местам, и шофер дядя Гриша пробовал носком сапога, туго ли надуты скаты. На миг Егорка заколебался: что предпочесть – сани или грузовик? В кабине грузовика сидел сам председатель Матвей Васильевич, на борту кумач, и что ты там ни говори, а грузовик всё-таки машина, почти легковая. Но и сани не были обыкновенными санями: на дугах нетерпеливо звякали бубенцы, обещая серебристый перезвон в дороге, а конские гривы были так густо увиты пестрыми лентами, что лошади избегали встречаться с Егоркой глазами, стыдясь своего щегольства.
Дядя Гриша дал долгий прощальный гудок, и гудок этот решил дело: Егорка проворно перемахнул через борт грузовика, сам себе удивляясь, как мог он ещё сомневаться – ведь у саней гудка не было!
В кузове у передней стенки уже сидел Егоркин дружок Олег, тот самый, который после приезда Елизаветы Фроловны стал считаться школьным авторитетом по животноводству.
– Садись рядом, – сказал Олег. – Здесь меньше трясет!
Егорка и сам знал, что поближе к кабине трясет меньше. Он давно уже заметил, что дружок любит говорить общеизвестные вещи. Олег был на полтора месяца старше Егорки и по этой причине относился к приятелю покровительственно, хотя и не стыдился списывать у него трудные задачки.
Пятнадцать километров до станции мчались с ветерком, оставив далеко позади нарядные сани с дедовскими бубенцами. Егорка окончательно решил, что когда вырастет большим, то обязательно станет шофером, а не конюхом, как он опрометчиво надумал летом, когда тайком пробирался на конюшню дергать из конских хвостов волос для лески.
На станции, в зале ожидания, было людно: из соседних колхозов тоже приехали встречать своих награжденных.
Егорка и Олег с трудом нашли свободное место в углу между бригадой плотников с пилами и топорами, обернутыми мешковиной, и человеком с толстым брезентовым портфелем, с каким в Егоркин колхоз приезжали заготовители из района. Заготовитель, наверно, был очень занятой человек, так как за весь день не успел прочитать газету дома и теперь читал её на вокзале.
– Держи место! – начальническим тоном сказал Олег, отошел к стене и долго морщил нос, разглядывая расписание, а потом, вернувшись к Егорке, объявил таинственным шепотом, что московский поезд прибудет через полчаса, о чем Егорка к тому времени и сам уже знал из разговора соседей-плотников.
Из вокзальной парикмахерской вышел председатель колхоза имени Чкалова. Стоящий невдалеке от ребят Матвей Васильевич провел рукой по щеке и, хотя ему вполне можно было ещё не бриться, тоже пошел в парикмахерскую, не желая ни в чем уступать чкаловцам, с которыми Егоркин колхоз соревновался.
Олег разузнал, что в буфете есть чай, дешёвый и сладкий, и, явно подражая кому-то, предложил пойти «погреться горяченьким». Егорка ещё ни разу в жизни не пил чай в железнодорожном буфете и согласился.
В буфете Егорке понравилось. Старый седой официант принес им на блестящем медном подносе два стакана чаю в высоких подстаканниках и обращался с Егоркой и Олегом так почтительно-вежливо, будто не видел, что перед ним дети, а принимал их за самых настоящих взрослых пассажиров, которые едут куда-то очень далеко, например, в город Владивосток.
Матвей Васильевич и председатель колхоза имени Чкалова тоже заглянули в буфет.
Они подошли к стойке, и все Егоркины односельчане и чкаловские колхозники, какие толпились в буфете, как по команде, замолчали, оторвались от своих кружек и стаканов и стали смотреть, что будут делать их председатели.
Матвей Васильевич для начала распахнул свой дубленый полушубок, чтобы все желающие могли беспрепятственно любоваться орденом Ленина, полученным в прошлом году за развитие колхозного животноводства, и тремя фронтовыми орденами Славы, которые косо, по-морскому, висели вдоль лацкана пиджака.
Но чкаловский председатель тоже не остался в долгу, хотя был на целую голову ниже Матвея Васильевича и далеко не такой бравый на вид, как тот. Он медленно раздвинул полы зимнего пальто с барашковым воротником, и все увидели у него на бархатной тужурке тоже орден Ленина, полученный за высокие урожаи зерна, и орден Отечественной войны первой степени, которым чкаловский председатель был награжден за хорошую работу колхоза в военные годы.
Матвей Васильевич заказал у буфетчика две стопки водки и, перед тем как выпить, проговорил:
– Будем здоровы!
А чкаловский председатель сказал:
– Дай бог не последнюю! – и, осушив свою стопку, вкусно крякнул.
Председатели закусили красными яблоками, которые буфетчик из уважения к знатным клиентам так долго тер чистым полотенцем, что Егорка опасался, как бы он не сорвал с яблок кожуру.
Чкаловский председатель достал из кармана пальто коробку папирос «Казбек» и гостеприимно распахнул её перед Матвеем Васильевичем. Тот из вежливости взял папиросу, хотя Егорка хорошо знал, что их председатель не курит.
Чкаловский председатель подмигнул своим колхозникам и заказал две стопки коньяку.
Чкаловцы одобрительно загудели, а колхозники из Егоркиной деревни тревожно переглянулись. Но Матвей Васильевич знаком успокоил односельчан, выпил коньяк, довольно удачно для некурящего человека пустил кольцо дыма и твердым голосом попросил буфетчика открыть бутылку шампанского.
Кто-то из чкаловцев ахнул от удивления, а их председатель растерянно заморгал и, пока буфетчик снимал с верхней полки давно уже стоявшую там, судя по толстому слою пыли, нарядную бутылку в серебряной шапочке, обежал глазами весь буфет, но не нашел ничего, чем можно было бы перещеголять Матвея Васильевича.
– Женский это напиток… – осудил чкаловский председатель шампанское, но бокал с пенящимся вином принял обеими руками.
– Что ж, будем здоровы, – сказал свое неизменное Матвей Васильевич.
– Будем здоровы… – послушно, как эхо, повторил побежденный чкаловский председатель.
…Когда до прихода поезда оставалось пять минут, Егорка с Олегом вышли из буфета. На перроне было пусто, лишь в багажной возле весов возился старик, очень похожий на колхозного пасечника деда Никифора, только у Никифора взгляд был, как у всех пасечников, тихий и умиленный, а у весовщика – быстрый и недоверчивый.
Два носильщика в новых необмятых фартуках прокатили тележку, а вслед за ними пролетели два воробья, по-зимнему пухлые, озабоченные, будто и они встречали кого-то с поездом. Потом из вокзала вышел дежурный в красной фуражке, и тотчас же, словно только его и дожидался, за поворотом дороги затрубил паровоз.
На перрон высыпали колхозники, вышел весёлый, с блестящими глазами Матвей Васильевич, на ходу застегивая полушубок. Рядом с Матвеем Васильевичем шагал секретарь райкома, легковую машину которого Егорка видел из окна буфета.
Паровоз обдал Егорку машинным теплом, вагоны, сбавляя ход, заскрипели тормозами. Все вагоны были похожи друг на друга, и определить по внешнему виду, в каком из них приехала мачеха, было никак невозможно.
– Айда вперед, – сказал Олег. – Наши ближе к паровозу будут.
– А может, сзади? – предположил Егорка.
– Награжденные – и сзади? Эх ты, зоотехник! – презрительно сказал Олег и побежал вдогонку за паровозом.
Егорка из упрямства остался на месте. Кто-то положил на плечо ему тяжелую руку. Егорка вскинул голову и увидел рядом с собой председателя колхоза. От Матвея Васильевича пахло вином и одеколоном.
– Что ж отец не приехал встречать? – спросил председатель. – Нехорошо…
Вдоль всего поезда, от паровоза к хвосту, прокатился раскатистый лязг буферов, и состав остановился.
На площадку вагона, немного наискось от Егорки, вышла Настя Воронкова. На груди доярки, приколотая прямо к пальто, сияла Звездочка Героя. С золотой звездочкой на груди маленькая Настя стала выше ростом и красивой. Она так торжествующе смотрела с высоты площадки на односельчан, пришедших её встречать, как будто и не было у неё никогда перерасхода концентратов.
За Настей показалась сестра Олега, хотя она была награждена только медалью «За трудовую доблесть» и, по мнению Егорки, могла бы посидеть в вагоне, пока не выйдут все герои.
Потом стали сходить чкаловцы. Егорка не знал, кто из них чем награжден, и, чтобы понапрасну не обидеть людей, не стал их осуждать, как Олегову сестру.
Мачеха вышла предпоследней. В руке она держала маленький чемоданчик, золотой звездочки поверх пальто видно не было.
Сначала Егорке не понравилось, что мачеха скромничает, но потом он решил: когда сам вырастет большим и заработает свои ордена, тоже воздержится выставлять их напоказ. Все будут знать, что награды у него есть, а носить он их не станет, так даже интересней!..
Мачеха быстрым ищущим взглядом окинула толпу. Егорка, чтобы попасть ей на глаза, приподнялся на цыпочки. Заметив Егорку, мачеха рассеянно улыбнулась, поискала ещё кого-то в толпе, не нашла, и по лицу её скользнула тень. Егорка догадался: «Отца ищет», вспомнил слова тетки: «Двенадцать лет ждала» – и огорченно вздохнул, обиженный на отца. И почему он не поехал на станцию?
Олег протиснулся сквозь толпу к Егорке. Вид у Олега был такой же независимый, как и раньше, будто он оказался прав и награжденные ехали в самом первом от паровоза вагоне.
Председатель сельсовета пошептался о чем-то с усатым проводником, взобрался на верхнюю ступеньку вагона и начал говорить приветственную речь. Председатель был молод, ещё год назад заведовал колхозным клубом и всем, от мала до велика, был известен как Павлуша-избач. Да и теперь Павлом Тихоновичем его величали лишь злостные неплательщики налогов и другие нарушители закона, а все честные люди звали его Павлушей-председателем.
Имя Олеговой сестры, когда подошла очередь и её приветствовать, Павлуша-председатель произнес громко и с большим чувством. Никто из колхозников этому не удивился, так как все знали, что сестра Олега – Павлушина невеста.
Всем было известно также, что у Павлуши плохая память на цифры, и поэтому никто тоже не удивился, когда он достал из кармана узкий листок и стал читать, сколько каждая из награжденных доярок надоила за год. Но секретарь райкома, видимо, не знал всего этого, и Егорка заметил, как при появлении бумажки секретарь нахмурился. А усатый проводник, заслушав высокие цифры удоев, стал молодцевато подкручивать усы, гордясь, что вез в своем вагоне таких знатных пассажиров.
Из окна вагона, расплющив о стекло нос, на Егорку с Олегом с завистью смотрел мальчик одних с ними лет в синей матросской курточке. Рядом с ним стояла строгая женщина в пенсне, при виде которой Егорке почему-то захотелось вслух произнести холодные и непонятные слова вокзальных объявлений, такие, как «плацкарта» или «транзит».
Олег показал мальчику в матроске язык, и тот тайком от женщины в пенсне очень умело ответил ему тем же, после чего Олег самыми доходчивыми знаками стал вызывать его из вагона подраться, но мальчик в матроске сделал вид, что не понимает, и отошёл от окна.
А секретарь райкома хмурился все больше и больше, и, когда Павлуша дошел до характеристики работы Олеговой сестры и сделал паузу, чтобы набрать побольше воздуха в грудь, секретарь перебил его:
– Дорогой товарищ, зачем же людей на морозе держать?
Павлуша пробормотал: «Какой же это мороз, всего десять градусов…» – и начал снимать рукавицы, чтобы доказать, что никакого мороза нету. Но секретарь райкома не стал ждать, пока Павлуша-председатель снимет рукавицы. Коротко, не называя цифр, он поздравил доярок с наградой, поблагодарил их за то, что они на всю страну прославили район, и в заключение предложил подвезти героев на своей машине.
На заднее сиденье райкомовской «эмки» сели Настя Воронкова и мачеха. Секретарь поместился впереди, рядом с шофером.
– Татьяна Ивановна, возьми своего мальца, – сказал Матвей Васильевич мачехе. – Я по его носу вижу, ему до зарезу хочется прокатиться на легковушке.
Егорка подивился, как это Матвей Васильевич умеет читать по носу, чего хочет человек, и храбро полез в «эмку». Шофер покосился на его валенки, но ничего не сказал.
Олег остался на улице, и Егорка из машины с торжеством посмотрел на дружка, но тот ответил ему таким равнодушно-снисходительным взглядом, словно по меньшей мере тысячу раз ездил в «эмке» и это ему порядком уже надоело.
Задетый за живое, Егорка вспомнил безошибочный способ Матвея Васильевича, внимательно присмотрелся к носу приятеля и сразу увидел, что равнодушие Олега напускное и тот ему сильно завидует.
Машина тронулась, и Егорка закачался на мягком сиденье. Настя Воронкова начала рассказывать секретарю, как ей вручали награду, а Егорка тихо попросил мачеху:
– Можно, я звёздочку посмотрю?
Татьяна Ивановна расстегнула пальто, и на её вязаной кофточке неярко блеснула золотая звездочка – точь-в-точь такая же, как её рисуют на плакатах.
Егорка бережно погладил звёздочку мизинцем, а потом снизу вверх приподнял на цепочке, пробуя на вес. Звёздочка была теплая и тяжелая.
– А орден Ленина где? – совсем расхрабрившись, спросил Егорка требовательным шепотом.
– В коробочке… – также шёпотом ответила мачеха, привлекла пасынка к себе и провела рукой по его волосам, густым и мягким, как у отца.
Не избалованный лаской, Егорка шумно засопел и уткнулся лицом в плечо Татьяны Ивановны. Ему сильно хотелось порадовать чем-нибудь мачеху – например, сказать ей, что теперь он каждый день будет приходить на ферму, а по вечерам писать рационы. Но в носу у него предательски защипало, а с глазами стало твориться что-то и совсем уж неладное, и Егорка сидел тихо, боясь оторваться от теплого спасительного плеча…
Секретарь райкома довез их до самой избы.
Маленький чемоданчик Егорка с мачехой внесли с улицы вместе, крепко держась за него руками. Елизавета Фроловна презрительно усмехнулась при виде такой дружбы.
Отец сидел на старом месте, раскрытый том «Растениеводства» лежал перед ним на столе. Но смотрел отец не в книгу, а прямо перед собой, словно увидел на стене что-то новое, никогда не замечаемое прежде.
Когда Татьяна Ивановна сняла пальто, отец встал из-за стола и шагнул к ней. Пустой правый рукав рубашки качнулся и повис вдоль тела. Избегая смотреть на золотую звездочку, отец сказал глухо:
– Прости, Тань, что не встретил… Блажь какая-то пришла в голову, одолела на время… Прости!
– Ну что ты, что ты! – растерянно сказала мачеха и покраснела, как девушка.
Глаза её стали лучистыми, и в них засветилась такая давняя всепрощающая любовь к отцу, что Егорке почему-то даже неловко было смотреть на неё, и он поспешно шагнул к стенному календарю, чтобы ещё раз проверить, когда же наконец день обгонит ночь. А тётка открыла рот, собираясь сказать что-то обычное свое, ехидное, но, увидев глаза мачехи, поперхнулась и сердито загремела в печи ухватом.
Татьяна Ивановна достала из чемоданчика подарки: цигейковую шапку мужу, кожаную куртку с блестящими застежками Егорке и шаль для Елизаветы Фроловны.
Тетка примерила шаль и, хотя та сидела на ней лучше некуда, сказала, поджав тонкие губы:
– Короткие нынче шали делают… – и так посмотрела на Татьяну Ивановну, будто подозревала, что та отрезала кусок от ее шали.
Егорка мигом облачился в кожаную куртку и сразу стал похож на летчика. Для полноты сходства он взобрался на печку, чтобы смотреть на всё сверху, как бы с самолета.
А мачеха сняла праздничную кофточку, повесила её в шкаф и надела старый ватник, в котором всегда ходила на ферму.
– Ради такого дня могла бы и дома посидеть, – обиженно сказал отец.
– Я на одну минутку, Илюша. Узнаю только, как тут без меня Снегурка жила: очень уж она норовистая… – виновато сказала Татьяна Ивановна и уже в дверях добавила: – Сегодня в правлении вечер будет по поводу… Ну, сам знаешь… Сначала торжественная часть, потом ужин. Матвей Васильевич просил, чтобы ты обязательно пришел.
– Раз приглашали, так приду: кто же от выпивки отказывается! – деланно веселым голосом сказал отец, но Егорка с печки видел, что ему совсем невесело.
Отцу было стыдно перед мачехой, он хотел быстрее загладить вину, но не знал, как за это взяться. Егорка впервые в жизни почувствовал свое превосходство: отец ещё не понимал, как легко и просто можно помириться с мачехой, если уткнуться в её плечо…
– Уже заискиваешь, братец? – тоненьким голоском спросила Елизавета Фроловна, когда мачеха вышла. – Погоди, это только цветочки, ягодки ещё впереди! Что бы ты теперь ни сделал, о тебе будут говорить: муж героини… Пропала вся твоя самостоятельность!
– Слушай, сестра, – тихо сказал отец, – А не загостилась ли ты у нас? Ведь тебя ждут не дождутся Митя с Марусей, стыдно так обижать любимых детей!
– Это как же понимать? – громким шёпотом спросила Елизавета Фроловна. – Родную сестру выгоняешь?
– Выгоняю! – твердо сказал отец и пояснил: – От тебя вовремя не избавишься, так ты нас всех разгонишь!
Егорка одобрительно хихикнул и сел на краю печи, чтобы в случае нужды быстро прийти отцу на помощь. Тетка бросила кухонную тряпку на пол, ударила по ней каблуком и закричала:
– Ноги моей здесь никогда больше не будет! Просить, умолять станешь – всё равно не приеду!
– Сделай милость, не приезжай, – сказал отец.
Елизавета Фроловна схватила с лавки дарёную шаль, подержала её на весу, как бы раздумывая, не швырнуть ли шаль на пол вслед за кухонной тряпкой. Егорка по лицу тетки видел, что искушение бросить шаль было очень велико. Но Елизавета Фроловна пересилила себя, сунула подарок под мышку и, гордо вскинув подбородок, вышла из комнаты, завозилась с тяжелым сундуком в кладовой.
Отыгралась тетка на двери: так хлопнула ею, что за печкой сразу затих сверчок и молчал потом целую неделю.
Отец обошел комнату, остановился возле шкафа и воровато осмотрелся вокруг. Егорка притаился на печи, как будто его там и не было. Отец рывком распахнул дверцу. В полутьме шкафа на кофточке мачехи тепло сияла золотая звездочка.
Рядом с кофточкой висела парадная отцова гимнастерка с медалью. Переводя глаза с золотой звездочки на единственную свою медаль, отец долго неподвижно стоял у раскрытого шкафа. Потом он легко вздохнул и точно так же, как недавно Егорка в райкомовской «эмке», бережно погладил звёздочку мизинцем.
Рассказ – МАЧЕХА из книги – ДЕВЧАТА: Повесть и рассказы.
Советская проза.
Автор Борис Васильевич Бедный.
ИСТОЧНИК
* * *
Борис Бедный не является родственником Демьяну Бедному, так как Демьян Бедный – это псевдоним Ефима Придворова.
Бориса Бедного спрашивали:
– Сын Демьяна?
Объяснял громко, с экспрессией:
– Он При-дво-ров! А мы – Бедные…
Борис Бедный автор книги, а затем и сценария знаменитого советского фильма Девчата.
Книга Девчата была переведена на пятнадцать языков.
Летом 1941-го, в жестоких боях под Воронежем, Борис Бедный, командуя стрелковым взводом, попал в окружение, а потом в плен, а затем был увезен в Германию, в лагерь, на тяжелейшие работы. Он прошел изощренный ад, не потеряв и не уронив себя. Это очевидно: уже в октябре сорок пятого он был демобилизован в своем же офицерском звании младшего лейтенанта запаса и вскоре приступил к работе по специальности.
Друзья просили его написать о днях в плену, он обещал, но так и не притронулся к этой теме.
Умер он шестидесяти лет, скоропостижно, в очередной семинарский вторник, собираясь на занятия в Литературный институт. Бориса Васильевича ждали руководители кафедр творчества, студенты, не привыкшие к его опозданиям, – а его уже не было на свете.
* * *
Ещё один рассказ Бориса Бедного озвучен мной ранее:
Тёплый берег.
Ссылка на видео: https://youtu.be/0HjZ0DgafEI
* * *
На этом всё, всего хорошего, читайте книги – с ними интересней жить!
Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.
Плейлист ВСЕ Рассказы – 1093 рассказа озвученные мной.
До свидания.
Источник: sreda.temadnya.com
Сообщение Хороший рассказ. появились сначала на ФОКУС ВНИМАНИЯ.
Comments are closed.