«Будут чисто парадные документы». Историк Борис Соколов об отмене приказа о рассекречивании архивов Второй Мировой войны

Министр обороны России Сергей Шойгу подписал приказ № 591, который признает утратившим силу документ о рассекречивании архивов Второй Мировой войны, подписанный его предшественником Анатолием Сердюковым. После появления новостей об этом, в Минобороны поспешили заверить, что это техническое действие: Шойгу подписал еще один приказ, который расширяет перечень документов, подлежащих рассекречиванию.

Действительно, новый приказ о рассекречивании также подписан, он носит номер 589. Однако этот документ возвращает порядок рассекречивания, который был принят до приказа Сердюкова образца 2007 года. Теперь гриф "секретно" будут опять снимать не простым решением руководства того или иного архива – а с помощью проведения экспертизы и созыва экспертной комиссии Минобороны. Работать эти комиссии будут до 2024 года. Историки опасаются, что независимых исследователей в это время к документам не подпустят.

Настоящее Время попросило историка Бориса Соколова объяснить, с чем может быть связано введение новых старых правил и как это повлияет на работу исследователей.

The URL has been copied to your clipboard 0:00 0:06:27 0:00

— С чем связан новый приказ Шойгу? Почему именно сейчас его решили издать?

— Я думаю, что это связано с принятием соответствующих поправок в Конституцию и соответствующих законов, которые грозят всякими карами за неправильную трактовку Второй Мировой войны, оскорбление ветеранов и так далее. Потому что даже среди этих документов, до фронтового уровня, встречались какие-то нехорошие документы. Элементарно расстрелы пленных иногда отмечались в этих документах – в принципе это военное преступление – какие-то порочащие Красную армию были моменты. Старались такие документы не выдавать, но, естественно, усмотреть за всеми делами невозможно. Что-то попадало, что-то нет.

Сейчас будут чисто парадные документы. Таких документов, кстати, полно. Все боевые донесения, особенно высокого уровня – дивизия, корпус, армия – они уже в значительной мере лакированные. То есть задача – представить перед начальством все в лучшем виде.

— Какая чувствительная для властей информация может там содержаться, которая может как-то влиять на общественное мнение?

— Первое, что наиболее чувствительно, – это планы нападения на Германию, которые существовали в 1940-1941 годах. А также документы, которые свидетельствовали, что в рамках этих планов действительно производилась переброска войск. И подробности этих планов – они частично опубликованы, но далеко не все еще.

— Почему именно эта информация чувствительна?

— Потому что она показывает, что хотя Гитлер конкретно не знал об этих планах, но он был убежден, что Сталин на него тоже собирается напасть. И Сталин, кстати, думал, что Гитлер нападет. Но Сталин по ряду причин думал, что это произойдет в 1942 году и он успеет Гитлера упредить. А Гитлер не исключал, что Сталин может напасть и в 1941-м, поэтому торопился в 1941-м успеть с Россией разобраться.

Второе – это данные о потерях. Мы не знаем, какие базы данных о потерях находились в распоряжении и до сих пор находятся в фондах Главного управления кадров Министерства обороны. Есть те сборники, с которых снят гриф секретности, которые неадекватно отражают потери, или есть какие-то более надежные данные – мы совершенно не можем на этот счет ничего определенного сказать. Какие-то данные, наверное, были уничтожены по объективным причинам, потому что это может быть очень большой массив информации. Конечно, первичные донесения взводов, род, батальонов наверняка были уничтожены, потому что вы представляете, какой это массив.

Затем – о неудачах советских войск с соответствующими оргвыводами в отношении тех или других командиров, крупных военачальников.

— Как сейчас власть использует память о Второй Мировой войне?

— Это стало своего рода гражданской религией, то есть отношение к истории Великой Отечественной войны, Второй Мировой войны в России – примерно как отношение к православию в Российской империи. То есть какие-то там богословские труды с критикой православия были вынуждены публиковать чаще всего за границей – в России их не пропускала цензура. Законы, которые приняты у нас, они во многом это дело цензурируют.

Есть закон об оскорблении защитников Отечества. Что понимать под оскорблением? Например, завышение потерь в Великой Отечественной войне – оскорбление? Или занижение? Это очень сложный вопрос. Тем более что для того, чтобы понять, занижены или завышены в данном случае потери, тоже нужно какое-то исследование. Тут будет дискуссия, потому что кто-то скажет, что эта цифра завышена, кто-то скажет, что, наоборот, занижена.

— То есть военная история в России перестает быть наукой и становится религией?

— В значительной мере да. Пропаганда почти возвращается к советским временам. Вы понимаете, что там была чисто пропагандистская история, правдивых вещей там было относительно мало. Были реальные подвиги, о которых писали, но вместе с ними была великая масса фейковых подвигов, которые изобретали какие-то политотделы в годы войны. Иногда даже людей с такими именами просто не существовало.

Вы знаете, был такой советский поэт Сергей Михалков. У него есть большой цикл стихов о дяде Степе милиционере. А начинался он со стихов о дяде Степе пограничнике, который участвовал в освободительном походе в Западную Украину и Западную Беларусь. И вот проклятые польские паны швыряли в него гранаты, а он их ловил и швырял обратно. Потом я в нескольких отчетах о действиях партизан находил сказки про то, как какой-то героический партизан перед смертью ловил чуть ли не десяток или два германских гранат и швырял их обратно. Я думаю, это под влиянием этой замечательной поэмы, которую потом Михалков, правда, вследствие изменившейся политической конъюнктуры, [в финальную редакцию] не включил.